Неточные совпадения
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик
не Блюхера
И
не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти
имена?
То
имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…
Тем
не менее он все-таки сделал слабую попытку
дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и
не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану
именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно
давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое
имя над чужим произведением.
Дай Бог, чтоб читатели меня
не наказали за такой невинный подлог!
Но тут он остановился,
не зная, какое
имя дать этому действию — правое ли оно или неправое.
Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них, говоря про нас, называли нас сиротами. Точно без них
не знали, что детей, у которых нет матери, называют этим
именем! Им, верно, нравилось, что они первые
дают нам его, точно так же, как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж девушку в первый раз назвать madame.
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния;
давай вексель на его
имя; ты теперь
не пьян, в своем уме,
давай, говорю тебе, я без того
не выйду…
— Вот вы кто! — сказала она. — Вы, кажется, хвастаетесь своим громким
именем! Я слышала уж о вас. Вы стреляли в Нила Андреича и травили одну
даму собакой… Это «новая сила»? Уходите — да больше
не являйтесь сюда…
Впрочем, у них
имя государя действительно почти тайна, или по крайней мере они, из благоговения,
не произносят его; по смерти его ему
дают другое
имя.
Никому в голову
не приходило того, что золоченый крест с эмалевыми медальончиками на концах, который вынес священник и
давал целовать людям, был
не что иное, как изображение той виселицы, на которой был казнен Христос именно за то, что он запретил то самое, что теперь его
именем совершалось здесь.
Ты возразил, что человек жив
не единым хлебом, но знаешь ли, что во
имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он
дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
— Нет, ради Бога, — прервал он меня, —
не спрашивайте моего
имени ни у меня, ни у других. Пусть я останусь для вас неизвестным существом, пришибленным судьбою Васильем Васильевичем. Притом же я, как человек неоригинальный, и
не заслуживаю особенного
имени… А уж если вы непременно хотите мне
дать какую-нибудь кличку, так назовите… назовите меня Гамлетом Щигровского уезда. Таких Гамлетов во всяком уезде много, но, может быть, вы с другими
не сталкивались… Засим прощайте.
— Вы
не хотели этого сказать, Вера Павловна, — отнимите у меня это
имя, если жалеете, что
дали его.
— Я и
не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого
не будет и почему
не будет.
Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь
дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без
имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Белинского
имя было достаточно, чтоб обогатить два прилавка и сосредоточить все лучшее в русской литературе в тех редакциях, в которых он принимал участие, — в то время как талант Киреевского и участие Хомякова
не могли
дать ни ходу, ни читателей «Москвитянину».
Улита домовничала в Щучьей-Заводи и имела на барина огромное влияние. Носились слухи, что и стариковы деньги, в виде ломбардных билетов, на
имя неизвестного, переходят к ней. Тем
не менее вольной он ей
не давал — боялся, что она бросит его, — а выпустил на волю двоих ее сыновей-подростков и поместил их в ученье в Москву.
Одно
имя суслонского писаря заставило хозяина даже подпрыгнуть на месте. Хороший мужик суслонский писарь? Да это прямой разбойник, только ему нож в руки
дать… Живодер и христопродавец такой, каких белый свет
не видывал. Харитон Артемьич раскраснелся, закашлялся и замахал своими запухшими красными руками.
—
Не то чтобы совсем
не люблю, Дидя, а так, вообще… Есть люди особенные, выдающиеся, сильные, которые делают свое время,
дают имя целой эпохе, и есть люди средние, почти бесформенные.
На Сахалине есть манера
давать названия улицам в честь чиновников еще при их жизни; называют улицы
не только по фамилиям, но даже по
именам и отчествам.
В той же старинной книжке гаршнепа называют волосяным куличком, но это перевод немецкого названия, которое на Руси никому
не известно. догадаться, почему русский народ
не удостоил особенным названием дупельшнепа и гаршнепа, а бекасу и вальдшнепу
дал характерные
имена.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе
имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он
не очень огорчался, что, бог
даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
— Я даже как женюсь, так сейчас прежней жене пенсию: получай и живи. Только честно живи; где хочешь, но только честно,
не марай моего
имени. А теперь хочешь уехать, так расставайся.
Дай тысячу рублей, я тебе сейчас свидетельство, и живи где хочешь; только опять честно живи, моего
имени не марай.
Я полтора года жил на канатной фабрике, и мой хозяин так полюбил меня, что
не хотел пустить. И мне было хорошо. Я был тогда красивый мужчина, я был молодой, высокий рост, голубые глаза, римский нос… и Madam L… (я
не могу сказать ее
имени), жена моего хозяина, была молоденькая, хорошенькая
дама. И она полюбила меня.
Публика начала сбираться почти
не позже актеров, и первая приехала одна
дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда
не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего
имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
En somme, c'est un pauvre sire, [В общем, это жалкий господин (франц.)] и было бы даже удивительно, что Полина (c'est le petit nom de la dame en question [таково
имя дамы, о которой идет речь (франц.)]) интересуется им, если б он
не был богат.
— Я вовсе на вас и
не кричу, — все еще грубо, но понижая тон, возразил Николаев. — Я вас только убеждаю, хотя имею право требовать. Наши прежние отношения
дают мне это право. Если вы хоть сколько-нибудь дорожите чистым, незапятнанным
именем Александры Петровны, то вы должны прекратить эту травлю.
Он воскрес и для тебя, серый армяк! Он сугубо воскрес для тебя, потому что ты целый год, обливая потом кормилицу-землю, славил
имя его, потому что ты целый год трудился, ждал и все думал:"Вот придет светлое воскресенье, и я отдохну под святою сенью его!"И ты отдохнешь, потому что в поле бегут еще веселые ручьи, потому что земля-матушка только что первый пар
дала, и ничто еще
не вызывает в поле ни твоей сохи, ни твоего упорного труда!
Смело уверяя читателя в достоверности этого факта, я в то же время никогда
не позволю себе назвать
имена совершивших его, потому что, кто знает строгость и щепетильность губернских понятий насчет нравственности, тот поймет всю громадность уступки, которую сделали в этом случае обе
дамы и которая, между прочим, может показать, на какую жертву после того
не решатся женщины нашего времени для служебной пользы мужей.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его
имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него
не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад
дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
— Теперь довольно, — сказал посол и поклонился Паше. Паша сделал то же самое. — О великий батырь Буздыхан и Кисмет, — сказал посол, — мой владыко, сын солнца, брат луны, повелитель царей, жалует тебе орден великого Клизапомпа и
дает тебе новый важный титул. Отныне ты будешь называться
не просто Берди-Паша, а торжественно: Халда, Балда, Берди-Паша. И знай, что четырехстворчатое
имя считается самым высшим титулом в Ниневии. В знак же твоего величия дарую тебе два драгоценных камня: желчный и мочевой.
— Я ведь
не сказал же вам, что я
не верую вовсе! — вскричал он наконец, — я только лишь знать
даю, что я несчастная, скучная книга и более ничего покамест, покамест… Но погибай мое
имя! Дело в вас, а
не во мне… Я человек без таланта и могу только отдать свою кровь и ничего больше, как всякий человек без таланта. Погибай же и моя кровь! Я об вас говорю, я вас два года здесь ожидал… Я для вас теперь полчаса пляшу нагишом. Вы, вы одни могли бы поднять это знамя!..
Вникните сами: ведь мог бы я
не вам открыть первому два-то
имени, а прямо тудамахнуть, то есть туда, где первоначальные объяснения
давал; и уж если б я старался из-за финансов али там из-за выгоды, то, уж конечно, вышел бы с моей стороны нерасчет, потому что благодарны-то будут теперь вам, а
не мне.
Я записался по этому виду,
давал расписки, векселя, клал деньги в приказ под этим
именем, тогда как моя фамилия вовсе
не Тулузов, но повернуться назад было нельзя…
Второе: архивариус земского суда откопал в старых делах показание одного бродяги-нищего, пойманного и в суде допрашивавшегося, из какового показания видно, что сей нищий назвал себя бежавшим из Сибири вместе с другим ссыльным, который ныне служит у господина губернского предводителя Крапчика управляющим и
имя коего
не Тулузов, а семинарист Воздвиженский, сосланный на поселение за кражу церковных золотых вещей, и что вот-де он вывернулся и пребывает на свободе, а что его, старика, в тюрьме держат; показанию этому, как говорит архивариус, господа члены суда
не дали, однако, хода, частию из опасения господина Крапчика, который бы, вероятно, заступился за своего управителя, а частию потому, что получили с самого господина Тулузова порядочный, должно быть, магарыч, ибо неоднократно при его приезде в город у него пировали и пьянствовали.
— Елочка, ты испугала меня, я
не знаю, что тебе сказать, я положительно
не знаю. Ведь если ты полюбила бы другого, ведь ты сказала бы мне, ведь ты
не стала бы меня обманывать, ты пришла бы ко мне и сказала: «Сергеи! Мы оба свободные и честные люди, я перестала любить тебя, я люблю другого, прости меня — и расстанемся». И я поцеловал бы твою руку на прощанье и сказал бы: «Благодарю тебя за все, что ты мне
дала, благословляю твое
имя, позволь мне только сохранить твою дружбу».
«Враг
имени Христова, — думал он, — упорно перечит мне и помогает моим злодеям. Но
не дам ему надо мною тешиться!
Не устрашуся его наваждений! Покажу ему, что
не по плечу он себе борца нашел!»
«
Не кручинься, говорю, боярыня, Дружина Андреич здравствует!» А она, при
имени Дружины-то Андреича,
давай еще горше плакать.
— Живем, как слепые щенята, что к чему —
не знаем, ни богу, ни демону
не надобны! Какие мы рабы господа? Иов — раб, а господь сам говорил с ним! С Моисеем тоже! Моисею он даже
имя дал: Мой сей, значит — богов человек. А мы чьи?..
«Где они? кричу, где?» А эта госпожа, моя родительница, отвечает: «
Не сердись, говорит, друг мой Варнашенька (очень хорошее
имя, изволите видеть,
дали, чтоб его еще переделывать в Варнашенек да в Черташенек),
не сердись, говорит, их начальство к себе потребовало».
Молодым же Куролесовым он
дал знать, чтобы они
не смели к нему и глаз показывать, а у себя дома запретил поминать их
имена.
Его превосходительство растерялся и сконфузился до высочайшей степени, и прежде нежели успел прийти в себя, жена вынудила его
дать позволение и поклясться могилой матери, прахом отца, счастьем их будущих детей,
именем их любви, что
не возьмет назад своего позволения и
не будет доискиваться, как она узнала.
Я встрепенулся и остолбенел на месте. Я испугался этого ужасного, позорного
имени, тем более что сам
не мог
дать себе отчета: слышу ли я это слово вутри себя или… или я даже изловлен в интриганстве и подвергаюсь позорному обличению.
Здесь их крестили,
давали имя и фамилию, какая на ум придет, но, впрочем,
не мудрствовали, а более называли по
имени крестного отца.
— Знатный городок! — продолжал запорожец. — Я живал в нем месяцев по шести сряду, и у меня есть там задушевный приятель.
Не знавал ли ты купца из мясного ряда, по
имени Кирила Степанова?.. а по прозванью… как бишь его?..
дай бог память! тьфу, батюшки!.. такое мудреное прозвище… вспомнить
не могу!
— А потому, что я сам целовал крест королевичу Владиславу и при себе
не дам никому ругаться его
именем.
Злые языки начали звонить. Про Квашнина еще до его приезда ходило на заводе так много пикантных анекдотов, что теперь никто
не сомневался в настоящей причине его внезапного сближения с семейством Зиненок.
Дамы говорили об этом с двусмысленными улыбками, мужчины в своем кругу называли вещи с циничной откровенностью их
именами. Однако наверняка никто ничего
не знал. Все с удовольствием ждали соблазнительного скандала.
Сам князь был человек вялый и глуповатый, некогда красавец и франт, но совершенно опустившийся; ему,
не столько из уважения к его
имени, сколько из внимания к его жене, бывшей фрейлине,
дали одно из московских старозаветных мест с небольшим жалованьем, мудреным названием и безо всякого дела; он ни во что
не вмешивался и только курил с утра до вечера,
не выходя из шлафрока и тяжело вздыхая.
Часа еще
не протекло, как уже явился к Литвинову кельнер от
имени новоприезжих
дам: они просили его пожаловать к ним в общую залу.
У окна, одетая пастушкой, сидела графиня Ш.,"царица ос", окруженная молодыми людьми; в числе их отличался своей надменной осанкой, совершенно плоским черепом и бездушно-зверским выражением лица, достойным бухарского хана или римского Гелиогабала, знаменитый богач и красавец Фиников; другая
дама, тоже графиня, известная под коротким
именем Lisе, разговаривала с длинноволосым белокурым и бледным"спиритом"; рядом стоял господин, тоже бледный и длинноволосый, и значительно посмеивался: господин этот также верил в спиритизм, но, сверх того, занимался пророчеством и, на основании апокалипсиса и талмуда, предсказывал всякие удивительные события; ни одно из этих событий
не совершалось — а он
не смущался и продолжал пророчествовать.
Дайте мне душу отвести, прошу вас, ну хоть во
имя тех прежних дней, если вы
не хотите забыть их.
Он попытался спросить швейцара,
не оставили ли эти
дамы на его
имя записки; но швейцар отвечал отрицательно и даже изумился; видно было, что и ему этот внезапный отъезд с нанятой за неделю квартиры казался сомнительным и странным.